Я делала ксерокопии презентации для отчетности перед руководством, когда услышала крики в коридоре:
— Молодой человек, тут вход только по пропускам, вы не можете войти!
И к кому это посетители в обеденный перерыв ломятся? Я в здании чуть ли не одна.
— Чем быстрее откроете эту дверь, тем быстрее уйду! Если меня не впустите вы, я эту дверь разнесу к чертовой матери. Выбирайте!
Я замерла около ксерокса, вдруг почувствовав острое желание причинить боль. Оно сверкнуло на краткий миг, но затем исчезло снова. А замок, тем временем, щелкнул. Видок у Алекса был странный: на подбородке щетина, волосы взлохмачены, рубашка помята, под глазами темные круги, не начищены ботинки, плащ съехал с одного плеча, стрелка на брюках одна видна, другая почти разгладилась, только кашне осталось на месте. И на его лице было столько эмоций, что я вынуждена была отвернуться. Для меня определять их значения было слишком. А он вдруг бросился ко мне и обнял. Я не удержала в руках бумаги, и они рассыпались по всему кабинету. Он держал меня в объятиях, а я стояла по стойке смирно, не в состоянии выдавить из себя хоть какую-нибудь эмоцию: ни радость, ни раздражение. Ни слез, ни слов. Внутри все будто вымерзло.
— Я был в Японии, только из аэропорта. Я не знал… Мне только сегодня ночью Дима позвонил… — он отстранился, обхватил мое лицо руками и заглянул в глаза. И застыл. — Карина… — встряхнул он меня за плечи. — Скажи хоть что-нибудь! — с оттенком паники произнес он.
Сказать? Что сказать? Ах да, конечно…
— Мне нужны эти бумаги, — выдавила я, указывая на бумаги на полу. Алекс сглотнул, а потом наклонился и действительно стал их собирать. Он почти на коленях ползал вокруг застывшей столбом меня. И он не только их собрал, но и разложил по комплектам согласно нумерации. — Спасибо, — бесцветно произнесла я, взяла пачку и понесла к своему столу, но Алекс не позволил уйти, но схватил меня за руку.
— Ты простишь меня? — спросил он с мольбой в голосе.
Он требовал от меня невозможного — он требовал думать и чувствовать. Я смотрела на него, не зная, что ответить. Я, в общем-то, и не злилась. Мне было на него наплевать. Оттого, что он пришел, ничего не изменилось, папа не ожил, а я не стала менее виноватой.
А Алекс продолжил, будто это могло вернуть мне меня:
— Я знаю, что не заслужил, опять. Я был не в себе. Из-за всего, что случилось, мне хотелось избавиться ото всего, что делает меня собой. И от тебя. Да, прости, но это так, я не мог иначе. Я думал, что смогу так жить, жить без тебя, но это было пыткой, настоящим адом. И когда я узнал про Алексея, я все переговоры послал к черту, и поехал в аэропорт, прости меня, я так люблю тебя! Я больше не исчезну! — Он обнимал меня, с болью заглядывал в глаза. Но мне было плевать.
Вокруг него было слишком много жизненной энергии, настолько много, что я кожей чувствовала ее жжение и хотела поежиться. Я хотела остаться одна. Мне он не был нужен. Зачем мне Алекс, когда я со всем смирилась? Но он не понимал, он запустил пальцы в мои волосы, прижал к себе снова и уперся подбородком о мою макушку. Я увидела, как дрогнул его кадык.
Не знаю как и почему, но вдруг отношение Алекса резко изменилось. От извинений и оправданий он перешел к командному тону. Как оказалось, это было в тысячу раз продуктивнее.
— Я возьму твою карточку, — объявил он. — И вернусь с едой. Тебе надо поесть.
И вдруг всю меня пронзило страшное облегчение и спокойствие, к которому я так стремилась. Мне больше не надо думать, он сам решит, сам придет и сам уйдет, ничего от меня не потребует. На работе мне будет говорить, что делать, Немаляев, а вне работы — Алекс. Мне остается просто повиноваться дирижерам. Идеально.
Через час (для большого города время рекордное) Алекс вернулся с чашкой ароматнейшего из существующих в мире кофе в фарфоровой чашечке и тарелкой банального плова. Он уже был гладко выбрит, причесан, отглажен, идеально одет. Только синяки под глазами остались. Он поставил передо мной еду и улыбнулся, но ответа не дождался, а потому отвернулся и начал знакомиться с моими сослуживцами.
— Всем добрый день, — лучезарно улыбнулся он. — Алекс Елисеев, — он пожал руки мужчинам и поцеловал кокетливо протянутые пальчики Жанны.
Заглянувший к нам Немаляев, попробовал возмутиться присутствию посторонних, но меня отчитывать было вот совершенно бесполезно. Я его предельно внимательно выслушала и взялась за кофе. Он чертыхнулся и пообещал повесить на наш кабинет табличку: «Палата?6». Но неугомонный Алекс двинулся пожимать руку и ему. Он со свойственным ему обаянием поинтересовался о ничего не значащих вещах, а Немаляев помрачнел и поджал губы. Он взглянул на меня один раз, второй. Алекс сделал вид, что не заметил, продолжил болтать и о чем-то расспрашивать, а Немаляев вздохнул и сказал:
— Алекс, идите отсюда, тут полно конфиденциальных данных, вы как юрист должны это понимать.
— Да, знаю, — вздохнул тот и повернулся ко мне. — Карина, ешь. Я уверяю тебя, это вкусно. Инна заказывала. — Я моргнула, встретившись с ним взглядом, и действительно взяла вилку. — Я заеду за тобой к шести.
А затем он поцеловал меня в висок, попрощался до вечера и ушел.
— Обаятельный ублюдок, — выразил Слава общую мысль.
— Не то слово, — вздохнула Жанна. — Теперь понятно, что ты в нем нашла, — сообщила она мне.
Я не хотела с ней говорить, отвернулась к монитору, ни на мгновение не переставая жевать плов.
Глава 9
Утро. Звонок в дверь и тут же звук открываемого замка. Я встала с кровати, накинула короткий шелковый халат и вышла в гостиную. Там привычно стоял Алекс и рассматривал фотографии на стенке.
— Доброе утро, — поприветствовала его я.
— Тебе не кажется, что неплохо бы все-таки вставить когда-нибудь мою фотографию в пустую рамку? Или я до сих пор подлец и мерзавец? — Он провел пальцами по осколку стекла.
— Хорошо, я вставлю.
За тот месяц, что прошел после прихода Алекса ко мне на работу, он стал мне необходим, как воздух. Я больше не знала, как без него жить. Я никак не могла оправиться от смерти отца и взять под контроль собственную жизнь. Этим занимался Алекс. Он говорил мне куда идти, что надеть, что сказать… И так получилось, что за всем этим он потерял ко мне интерес. Наши отношения напоминали скорее опекунство, нежели нечто иное. Я боялась посмотреть правде в глаза и признать, что он всегда становился для меня тем, в ком я нуждалась… а на этот раз нуждалась я в отце. И получила его. Но потеряла любимого. Мне казалось, что огонек желания пропал из его глаз навсегда. Наверное, так бывает с супругами после двадцати лет совместной жизни: ты знаешь, что больше никому не надо ничего доказывать, вы итак все время вместе.
